Семейные традиции, конечно, оказали влияние на мою профессиональную стезю, на интерес к дипломатической истории, международным отношениям, вопросам безопасности, глобальному управлению. Этим, как Вы отметили, занимались всю свою жизнь мой дед и отец. Видимо, такая передача знаний и интереса происходит в большинстве семей. В нашей стране Институт Европы Российской академии наук, которому уже более 30 лет, остаётся наиболее профессиональным междисциплинарным научно-исследовательским центром в области европеистики. В нём трудятся политологи, историки, экономисты, философы, включая академика РАН, четырёх членов-корреспондентов, двух профессоров РАН. В международных научных рейтингах, например, в Пенсильванском, ИЕ РАН входит в число ведущих национальных фабрик мысли. Высоки показатели нашей деятельности и с точки зрения наукометрии. Так, главный журнал Института — «Современная Европа» — входит во второй квартиль Scopus.
Мы никогда не замыкались в себе, хотя фронт исследований с 1988 года вырос в разы. Институт всегда вёл активную научно-общественную, образовательную деятельность. Под его эгидой с начала 1990-х годов работает Ассоциация европейских исследований России (АЕВИС). Она насчитывает около 30 региональных отделений, большинство из которых располагаются в крупных университетах. У нас по традиции действуют аспирантура и два диссертационных совета ВАК. Недавно Институт стал соучредителем (совместно с МГИМО и Ассоциацией российских дипломатов) Ассоциации внешнеполитических исследований им. А. А. Громыко, а С. В. Лавров возглавил её Попечительский совет. ИЕ РАН плотно взаимодействует с нашими партнёрами по Отделению глобальных проблем и международных отношений РАН (ОГПМО), ежегодно участвует в реализации десятков международных проектов, многочисленных научных форумах и экспертных группах. Свежий пример — в последние четыре месяца совместно с Институтом США и Канады РАН проводим регулярные семинары высокого уровня в рамках уникального трёхстороннего Диалога (Россия — США — европейские государства) по вопросам глобальной и европейской безопасности, де-эскалации в отношениях России — НАТО.
– А как получилось, что именно Европа и её страны оказались в центре Ваших научных интересов? При этом Вы не ограничиваетесь только европейской проблематикой, но обращаетесь во многом и к глобальному контексту. Как бы Вы ответили на такое утверждение, если согласитесь с ним?
Много лет я посвятил британским исследованиям, с этим связаны мои кандидатская и докторская диссертации. В последней, помимо страновой тематики, удалось выйти на общие теоретические и прикладные проблемы партийно-политических систем в целом. Параллельно в сферу моих научных интересов стали входить вопросы европейской интеграции, безопасности, глобального управления и регулирования, истории холодной войны. Россия во многом часть европейской цивилизации и один из её источников. Москва — крупнейший европейский город. С Европой связана львиная доля нашей истории, литературы, искусства, живописи, архитектуры. Имеется в виду Европа не только географическая (от Атлантики до Урала), а цивилизационная — от Атлантики до Тихого океана. В связи с этим часто употребляется понятие «Большая Европа». Европейская часть России — традиционно наиболее развития и густонаселённая. Москва и особенно Санкт-Петербург — ярковыраженные европейские города. Та часть Европы, которая представлена странами-членами Евросоюза, — наш главный торговый партнёр, пункт назначения для большинства российских туристов, студентов, учёных, бизнесменов, деятелей искусства. Одна из несущих опор современной идентичности россиян зиждется на событиях, произошедших в Европе, — это Вторая мировая война, освобождение значительной части Европы советскими войсками, взятие Берлина.
Мировая политика несколько веков была европоцентричной, именно европейские империи находились в центре глобального управления и регулирования на протяжении жизни многих поколений. Как во взаимодействии с другими европейскими государствами, так и в баталиях с ними именно на европейском театре военных действий была рождена Российская империя. Сегодня среди пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН три — европейские государства (Россия, Франция и Британия), а ещё один — США — были созданы выходцами из Европы. Конечно, у России «своя особенная стать», большое своеобразие, огромные размеры, полиэтническое и многоконфессиональное население. Но по сути это европейская страна со своим собственным мощным цивилизационным кодом. Кстати, и по всему миру за пределами Старого света Россия воспринимается в основном как часть Европы. Может быть, когда-нибудь это изменится. Но тогда придётся подождать, пока столица Россия переместится за Урал, там же будет жить большинство населения нашей страны, причём комфортно, а христианство перестанет быть доминирующей религией. Пока же это не так, и в XXI веке вряд ли станет по-другому, а вот школьная и университетская программа в части истории, литературы, искусства, других гуманитарных и общественных наук у нас со всей очевидностью связаны в первую очередь с Большой Европой. Сказанное ничуть не означает, что Россия не должна активно заниматься «разворотим на Восток», или добавим, перефразируя, — «разворотом к Африке» или Латинской Америке. Более того, этим надо заниматься намного более активно, чем происходит до сих пор, даже во взаимоотношениях с Китаем. Но вряд ли от этого Россия станет более азиатской, африканской или латиноамериканской по своей сути.
– В деле формирования глобалистики как особой сферы междисциплинарного научного знания в 1970-е – 1980-е годы ключевую роль сыграли такие выдающиеся члены Академии наук СССР, как И. Т. Фролов, Н. Н. Моисеев, Д. М. Гвишиани, А. Л. Яншин, Ю. А. Израэль, Ан. А. Громыко, Г. Х. Шахназаров, М. И. Будыко и многие другие члены академии. А как сегодня эта сфера научного знания развивается в рамках Российской академии наук и насколько востребованы такого рода знания?
Теми или иными аспектами глобальных исследований как областью общественно-гуманитарных наук в РАН занимаются несколько тысяч исследователей — политологи, экономисты, историки, философы, правоведы, культурологи. Во всей полноте это касается специалистов по международным отношениям. В название одного из 13 Отделений РАН — ОГПМО — входит термин «глобальные проблемы». Большинство институтов нашего Отделения исследуют те или иные регионы мира, но в каждом случае такие исследования ведутся в глобальном контексте. Сегодня невозможно быть экспертом отдельно по США, по Европе или по Китаю, если ты не понимаешь, как объекты твоих изысканий встроены в глобальную среду и контекст, как в этой среде они взаимодействуют. Я уже не говорю об экономистах и специалистах по безопасности. Да и сами объекты изучения ОГПМО, если иметь в виду крупнейшие центры силы, — Россия, США, Япония, Франция, Британия, Германия, ЕС, Китай, Индия, Бразилия, ЮАР, Египет и др. стремятся быть трансрегиональными игроками, а не замыкаться в своих границах. Глобалистов много и в Отделении общественных наук, и в Отделении историко-филологических наук. Так что от глобалистики никуда не деться, если хотеть понимать суть процессов, происходящих вокруг нас.
Название одного из последних фундаментальных коллективных монографий Института Европы — «Европа между трёх океанов» — говорит само за себя. Европу мы воспринимаем в максимально расширенном понимании, сопряжённом с гигантским пространством между Атлантическим, Тихим и Северным Ледовитым океаном, воспринимаем её как регион, который влияет на весь остальной мир не меньше, чем сам подвержен его воздействию. Большое внимание уделяем механизмам глобального управления и регулирования, в первую очередь — деятельности Организации Объединённых Наций, которой в этом году исполнилось 75 лет, моделям международных отношений — от Вестфальской, Венской и Версальско-Вашингтонской, до Ялтинско-Потсдамской, однополярной и, наконец, современной полицентричной. Сейчас активно развивается изучение процессов де-глобализации, регионализации, фрагментации мировых финансов, торговли, кризис системы контроля над вооружениями. Сегодня сверхдержав в прежнем смысле этого слова нет; более продуктивно использовать термин «нишевая держава», которая может быть в чём-то и «сверх», но только в чём-то, например, в военном деле, в финансах, в торговле, в культурном влиянии, в финансах, или в их комбинации. Конечно, и между нишевыми державами существует своя иерархия. Сказанное означает не уход от глобализации, которая является объективным процессом, а исследование одной из её разновидностей, для которой характерен определённый откат по сравнению с неолиберальной и гипертрофированной фазой. В условиях такой частичной деглобализации нам предстоит жить в последующие годы.
– С конца прошлого столетия и до начала второго десятилетия XXI века в научном сообществе активно обсуждалась идея глобального развития человечества на основе интеграции за счет передачи все больших полномочий национальных государств наднациональным структурам. Определенный оптимизм в этой связи был связан с процессом расширения Европейского союза, который выступал примером того, в каком направлении могло бы развиваться и все мировое сообщество. Однако последующие события в Европе внесли серьезные коррективы в такого рода представления. Это и достижение пределов расширения ЕС, сменившегося брекзитом и усилением подобного рода настроений, и не оправдавшие ожидания идеи мультикультурализма, наконец, наплыв мигрантов и практика преодоления коронавирусной пандемии, углубившие проблемы и разногласия в ЕС. Как Вам видятся в этой связи дальнейшие перспективы развития Европейского союза, и в какой мере европейский опыт применим к формированию будущей структуры мирового сообщества?
Действительно, в начале XXI века апофеоза достигли ожидания превращения интеграционной модели ЕС в универсальную. Но по большому счёту она так и осталась уникальной, другими словами — неприменимой в своей полноте к другим регионам планеты. Это не означает, что эта модель ущербна. У неё есть свои большие изъяны, но в целом в 1950-е — 2000-е годы она хорошо послужила большинству населения Западной и Центральной Европы. Евросоюз ещё какие-то 10-15 лет назад рассчитывал на то, что станет мировым лидером и примером для подражания в новом столетии, опередит США и в нормах, и в ценностях. Я уже не говорю о «государстве благосостояния», то есть о социально ответственном государстве, которое, по крайней мере в странах Западной Европы, особенно в Северной, давно превзошло США с их глубоким социальным неравенством, милитаризмом и расизмом. Но в ЕС и тогда продолжали мыслить западноцентричными категориями, в рамках которых европоцентризм должен был вновь выдвинуться на первый план, как, собственно, и было в течение нескольких веков после создания европейских колониальных империй. Критика американской модели развития заметно усилилась, но политически эта часть Европы так и не смогла эмансипироваться от своего заокеанского старшего брата.
Затем начались и серьёзные внутренние проблемы, переросшие в кризисы — сначала конституционный, затем экономический, миграционный, завязанный на внешнюю дестабилизацию. Страны-члены ЕС приложили руку к разрушению государственности Ирака и Ливии, пытались привести к власти радикальную оппозицию в Сирии, перемешанную с террористическими группировками, способствовали государственному перевороту на Украине, а теперь потворствуют венесуэльскому сценарию в Белоруссии. Тревожная ситуация складывается в Молдове в преддверии президентских и парламентских выборов там. Также в ЕС давно возник и феномен «усталости от расширения», когда включение в его ряды всё новых членов стало приносить проблем не меньше, чем выгод. Ударом в самое сердце европейского интеграционного проекта стал брекзит, который как ничто другое уязвил самолюбие брюссельской бюрократии, не говоря уже об экономических потерях для единого рынка. Но теперь всё списывается на неблагодарных британцев, обманутых коварными евроскептиками. Пандемия лишь усугубила все упомянутые проблемы.
На сегодня у ЕС расстроены отношения с Россией, Турцией, Китаем, США. Однако чем больше накапливалось внутренних и внешних проблем, тем больше политический истеблишмент ЕС делал вид, что это временные трудности, что «мы всё преодолеем», и что кризисы в истории ЕС всегда развивались по шаблону «один шаг назад, два шага вперёд». Но это самообман. Если так и было раньше, то последние 15 лет ЕС топчется на месте, экономически стагнирует, внутренние разногласия нарастают. Вслед за брекзитом ему пока не грозит дальнейшая дезинтеграция, предпринимаются меры для экономической модернизации, делается заявка на стратегическую автономию. Но пока эти шаги выглядят не убедительно. Например, пандемия наносит огромный ущерб экономике ЕС, но декларативно радикальный и крайне затратный форсированный курс на «зелёную экономику» продолжается, хотя на деле для этого нет ни денег, ни консенсуса среди стран-членов. Показателем неуверенности ЕС в себе является и классическая модель поведения — чем больше проблем дома, тем больше внешнеполитических авантюр. Такое было в отношении Ливии, Сирии, Украины, а теперь и Беларуси. Но главное — ЕС всё глубже втягивается в противостояние с Россией, вместо того чтобы использовать развитие отношений с ней для повышения своей стратегической автономии от США. Возвращаясь к интеграционной модели ЕС, необходимо добавить, что многие её наработки и достижения вызывают интерес. Так, Евразийский экономический союз много позаимствовал при своём создании из концепций и практик ЕС.
– Сегодня события в Белоруссии оказались в центре внимания не только Европы, но и всего мира. Поскольку Вы известный историк и политолог, руководитель Института Европы РАН и, к тому же, имеете белорусские корни, мы не можем обойти эту тему и хотели бы узнать Ваше мнение относительно реального положения дел и перспектив развития этой страны.
Начну с того, что в последние годы, особенно месяцы и недели много рассуждений о том, что якобы равноправной интеграции между Россией и Беларусью быть не может в силу огромной диспропорции между их потенциалами. Как специалист, занимающийся интеграционной проблематикой много лет, позволю не согласится с этим. Нет прямой зависимости между категориями соподчинённости, неравенства условий участия и природой, конфигурацией современных интеграционных проектов. Тем более если в них входит малое количество игроков. Действительно, в одних моментах «размер имеет значение», и больший потенциал определяет ассиметричное распределение интересов между участниками интеграции, что естественно. Но в других именно крупный игрок может больше зависеть от малого нежели наоборот. Убеждён, что Беларусь нуждается в России не меньше, чем Россия — в Беларуси. С этой точки зрения наша интеграция — равноправная. Тем более, речь не идёт об автоматическом поглощении одного другим. Вспомним опять же ЕС, где часть суверенитета передаётся не другому государству, а наднациональным структурам, что обязаны делать и большие, и малые участники.
Дальнейшее развитие ситуации в Беларуси после политического взрыва, последовавшего за президентскими выборами 9 августа, в основном зависит от того, удастся ли и в какой убедительной форме запустить национальный диалог. Всем сторонам политического конфликта необходимо формулировать свои взгляды на экономику, социальные реформы, промышленную политику, политические, военные вопросы. Конечно, в России особенно востребованы ответы на вопросы, как к нам и Союзному государству в целом, к ОДКБ, ЕАЭС относится не только власть, но и те, кто выступают за перемены, особенно радикальная часть оппозиции, вещающая из-за рубежа. Сейчас это не известно, кроме обтекаемых и мало к чему обязывающих фраз. Для меня очевидно, что Союзное государство сделало Россию и Беларусь одними из наиболее взаимосвязанных стран в современном мире. Да, многое было упущено, но мы не разбежались в разные стороны и даже многое создали вместе. Один из распространённых аргументов оппозиционеров, — что интеграция с Россией сделала белорусскую экономику дотационной. Но это как считать и смотря какие использовать критерии дотационности. Но даже если исходить из прямолинейного восприятия этого термина, то что здесь имманентно предосудительного? Например, Польша с удовольствием и в огромных количествах получает дотации в течение многих лет от ЕС и при этом громко выражает недовольство, когда эти дотации ей хотят урезать, одновременно, препираясь с Брюсселем в вопросах верховенства права.
– В последнее время не только белорусский фактор, но и ситуация вокруг А. Навального и Северного потока-2 существенно сказались на взаимоотношениях России и ЕС. Насколько серьезно это может повлиять на российско-европейские отношения в долгосрочной перспективе? Какие возможности Вы видите для исправления ситуации к лучшему?
По «Северному потоку-2» в Германии пока ситуация кардинально не изменилась: да, его противников стало больше, но они по-прежнему в меньшинстве. На сегодня можно утверждать, что вероятность по достройке потока выше, чем отказ немцев от проекта. Дело сейчас не столько в антироссийских настроениях, сколько в неблагоприятной экономической конъюнктуре из-за пандемии. Для Берлина вопрос чести закончить проект и ввести его в строй. Возможно, есть и расчёта на победу Дж. Байдена, который близко не ассоциируется с продавливанием интересов американских производителей СПГ. Несмотря на все разговоры о «зелёной» и климатически нейтральной экономике Германия и другие страны ещё несколько десятилетия будут нуждаться в российском природном газе, а другие альтернативы будут дороже. Также замечу, что разочарование немцев в США, причём не связанное исключительно с фигурой Д. Трампа, высоко как никогда. История с А. Навальным, возможно, последний козырь в руках тех, кто хочет потопить «Северный поток», как, между прочим, заодно и помешать широкому выходы российских вакцин против COVID-19 на международный рынок. Посмотрим, насколько Берлин втянулся в трагикомедию с российским оппозиционером, чтобы потрафить американцам и антироссийской публике дома, или там происходят более глубокие сдвиги.
Но если так, то грош цена всем заявлениям Берлина и Парижа о стремлении к геополитической автономии. Как можно многократно заявлять об этой цели и всё время плестись в хвосте у Вашингтона в его эскалационной риторике и практике, направленных против Москвы, Пекина, Тегерана, Дамаска? Чем дальше, тем это несоответствие становится всё больше неприличным. ЕС нужно находить свой собственный многомерный баланс во взаимодействии с США, Россией, Китаем. Надеюсь, что борьба против «Северного потока-2» и дело-шоу Навального это одни из последних попыток атлантического неолиберального истеблишмента удерживать ситуацию в традиционном для себя ключе — с помощью пугала «угрозы с Востока» каждый раз восстанавливать внутреннюю консолидацию и дисциплину.
– Россия является значительной составной частью современного глобального мира, который динамично меняется. При этом дискуссия об ориентации России на Запад или на Восток сохраняет свою актуальность и ведется с переменным успехом. Какой вектор развития, на Ваш взгляд, в наибольшей степени соответствует нашей стране в контексте современных глобальных процессов и конкретной геополитической ситуации в мире?
Очевидно, что ни одно государство с глобальными атрибутами не должно проводить моновекторную внешнюю политику. На то они и глобальные державы, что имеют интересы и возможности проецировать свои интересы что называется по всему спектру или хотя бы по его значительной части. России надо стоять лицом и к западу, и к востоку, и к югу, а теперь ещё и к северу в свете роста значения Арктики, то есть крепить свои позиции в направлении всех частей света. Конечно, между ними необходимо выстраивать определённую приоритетность в зависимости от распределения рисков и выгоды — это и называется стратегия. Чтобы делать это реально, а не создавать лишь видимость своей мощи, требуется быть внутренне успешными, экономически динамичными, социально благополучными и иметь вокруг себя «пояс безопасности» из союзников и симпатизирующих стран. Конечно, с российскими тремя процентами в мировом ВВП, причём по паритету покупательной способности, решать задачу многовекторности сложно, необходимо постоянное напряжение всех сил. Могут сказать, что и у Германии, Британии, Франции примерно столько же, но у них выше качество этих трёх процентов. Кроме того, они имеют немало союзников и опорных пунктов по всему миру.
Ассиметричные отношения, опора только на одного крупного партнёра или группу государств характерны для малых и средних стран, им не приходится выбирать. Но Россия последние несколько веков жила в другой парадигме, как говорится, ей было дело до всего. Поэтому многовекторная политика для неё безальтернативна, тем более речь идёт о постоянном члене Совета Безопасности ООН, о космической, энергетической, научной, ядерной державе.